Александр Греф HOMO PRIMÎTIVUS. Петрушка как феномен примитивного сознания

С благодарностью всем маленьким детям, родители которых помогали автору в написании этой статьи.

Нет ничего более примитивного, чем: "Ха-ха-ха!" – Удар палкой. – Труп. Но почему это так смешно? И почему Петрушка смешон не сегодня, а всегда: и двести лет назад, и триста лет, и вчера и сегодня? Смешон не ситуационно, а "вообще", как эталон смеха...?
Не потому ли, что "примитивный" театр Петрушки, это, обратимся к латинскому корню, театр "первичный", или, переходя на греческий, "прото-театр".
А сам Петрушка-Панч-Пульчинелла-Полишинель-Карагез не социальный тип, не сатирический персонаж, и уж ни в коем случае не национальный характер, а "примитив", то есть Человек Первичный, Homo Primitivus, прото-человек. И это обстоятельство делает Петрушку актуальным на любой стадии развития и человека, и человечества, ибо "первичный человек" – фундамент личности каждого из нас, живет в "архетипической" глубине нашего сознания.

И потому анализ феномена примитивного сознания, явленный в Петрушке, его взаимоотношения как с миром людей, моралью, так и с миром косного, пространством и временем, как нам кажется, будет плодотворным в сравнении с действиями ребенка на пути его в познании мира. Поскольку, конечно же, Человек Первичный – это ребенок!^[i]

I
То, что ребенок познает мир играя – общее место современной педагогии. Но как действует Петрушка в "предложенных обстоятельствах"? Посмотрим на классические репризы. ^[ii]
Что Петрушка делает на сцене? Женится, покупает лошадь, болеет, идет в солдаты и т.д. То есть он, как и ребенок, примеряет на себя различные социальные роли. Но как и ребенок, Петрушка не исследует социальную роль в полноте отношений, а лишь выделяет наиболее типическую, точнее "архетипическую" ее черту. В свадьбе – танец и "тискание", в торговле – мена, в болезни – "ой, я больной!", в солдатиках – артикулы... Реприза выстраивается по законам детской игры: распределение ролей – "я доктор, я Петрушка, я цыган ", затем развитие репризы строго в рамках обозначенного конфликта и, наконец, мгновенный обрыв репризы в момент исчерпания сюжета игры, причем обрыв катастрофический – "трах, бах, – убит!". ^[iii] Каждый персонаж пьесы в руках Петрушки – кукла, он единственный, кто обладает свободной волей, и, в этом смысле единственный живой и действующий персонаж в своем театре. Он волен расправляться со своими "игрушками" так же, как ребенок волен распоряжаться собственной коробкой с куклами. А то, что игрушка, по исчерпании ее игровых возможностей, выбрасывается, не секрет для любого, кто имеет детей.

Исследуя мир, Петрушка пытается приспособить для разнообразных целей каждый предмет, попадающий в руки. Как-то FF, мой маленький друг, взяв музыкальный инструмент "шум дождя", длинную пластмассовую трубку с пересыпающимися зернами, послушал шум, затем походил, опираясь на трубку, как на палку, затем постучал "палкой" об пол и о стены, и внезапно обнаружил, что прозрачная пластмасса дает на стене красивый цветной блик. В этом и было, по его мнению, назначение вещи!
Нам забавен поиск ребенком предназначения предмета, поскольку мы, как нам кажется, "знаем" ответ. Петрушка смешон розысками "зада-переда" лошади, ибо мы наверное знаем, что хвост сзади. И потому неочевидность ответа, сама возможность считать первым элементом пылесоса - колесо, или седлать лошадь задом наперед, доставляет нам эстетическое удовольствие. ^[iv]

Беда Петрушки, впрочем, как любого примитива, не в том, что он "путается" в применении вещей, а в неумении довести практикум до конца, в неумении длительно сосредоточиться в одной точке! Все его отвлекает, все интересно и от того все он скачет с одного на другое.
FF, собравшись что-то принести для дела, отправился в путь: увидел по дороге мяч, взял мяч - поиграл, палку – постучал, прислушался и, наконец, дойдя до цели, не вспомнив ("на что же это я отвлекся?"...), а именно дойдя до цели через множество препятствий сделал, что собирался в начале пути, расширив по дороге мир.
Это и есть поведение Петрушки. Петрушка кидается то к одному, то к другому и быстро расправляется со всем. То есть осваивает, включает в жизненный оборот, расширяет границы.

Однако игра – не только, да и не столько познавательная деятельность, но прежде другого деятельность, имеющая целью саму себя. Не познание – узловая цель игры, но удовольствие от процесса игры!
FF как-то долго составлял пустые вёдра, ростом чуть не с самого, одно в другое, а затем повалил пирамиду разом и стал катать с грохотом по двору. Мгновенно выскочило в памяти: "…Вот какой бы вышел треск! Вот какой бы вышел плеск!" Огромный труд ради звука. ^[v] Чем не Петрушка? Вспомните его бесконечные драки и наслаждение звуком удара и восторг в движении и танце!
Именно из удовольствия игры как действия и ребенок, и Петрушка так легко относятся к поломкам. Исследование без результата. Ради самого процесса. Игра! Взял куклу – бросил, схватил другую.
Английский Панч учит младенца ходить ровно до момента, покуда тот не начинает ходить. Сразу вслед за тем, когда "сюжет исчерпан" и игра потеряла интерес, Панч попросту прибивает ребенка палкой.

Причем, если уж говорить об исследовании, то примитив исследует, как правило, не взаимоотношения вещей, а устройство самой вещи. Для Петрушки и Доктор, и Цыган и Невеста и Капрал – суть не личности, а вещи, которые следует изломать и заглянуть внутрь. Не функция, но конструкция – генеральный интерес исследовательского труда ребенка. ^[vi]
Когда Петрушка или Пульчинелла хоронят только что убиенного персонажа, который никак не умещается в кукольный гроб, то тут рассматриваются не взаимоотношения персонажей в траурном обряде, а сама конструкция похорон: труп, гроб, могильщик. И сцена смешна именно "выключенностью" из социального, функционального контекста похорон. Кукольный мертвяк-тряпочка не лезет в гробик, его прилаживают так и эдак и, в конце концов, просто запихивают, втискивают под крышку. ^[vii]
Анализируя поведение ребенка в игре, нужно отметить, что ребенок не только познает окружающий мир, играя с вещами или играя в обстоятельства, но и рассказывает миру о себе игрою, образами, которые читаются как невербальный текст. ^[viii] Присмотритесь внимательно к любой из игр, в которой малыш предоставлен сам себе, и вы уведите не только "социальные роли", но прежде всего самих себя, сегодняшние события в точнейшем, зеркальном изображении. И Петрушка, в точности как ребенок, не говорит, а изображает свое отношение к предмету: страх, радость, агрессия – о любом из состояний он рассказывает действием. Конечно, Петрушка всего лишь сценический персонаж и плотно сидит на руке артиста, однако, поведение его детерминировано все же его собственными свойствами.
Игра – способ жизни ребенка. Но игра – способ жизни и Петрушки. Только под этим углом зрения можно понять его абсолютно асоциальное поведение.

II
"Ужасные" игры Петрушки, все эти "избиения", "убийства", "похороны" и прочее, ужасны только, ежели рассматривать Петрушку, через призму "характерности" или "социальной типичности". Но Петрушка вне этих критериев.
Вообразите "несмышленого" младенца ростом в метр семьдесят, мысленно придайте ему физическую силу взрослой особи – каким страшным монстром будет это существо! Что для него ценность вещи? Что для него ценность самой жизни? Нам милы поломки, наносимые младенцем окружающему пространству и нашему имуществу, только в силу его малой силы - буде ребенок помощнее, мы бы враз перестали улыбаться!

Та же история с Петрушкой. Если хоть на секунду представить реальность урона от его деяний, то "шуточки" его приобретают отталкивающе кровожадный характер и выпадают из разряда "смешного".^[ix] Особенной кровожадностью отличается Панч, способный укокошить не только любого и каждого, но разорвать в клочки собственную жену! И то, что Петрушка-Панч-Пульчинелла остаются смешными, указывает на несерьезность нашего отношения к их деяниям. В момент очередного "убийства" Петрушка для нас не "человек социальный", а "человек асоциальный ", ребенок, homo primîtivus.

Природа смешного, как известно со времен Аристотеля, в "безвредной ошибке". ^[x] "Комическое возникает тогда, - пишет А.Ф.Лосев – когда идея пробует осуществиться в том или другом образе, но это ей никак не удается…" ^[xi] То есть нам важно понять, что смешное связано с попыткой "осуществления" и неудачами, возникающими в этих попытках. Но чего ищет ребенок? И в чем его познавательная деятельность? В поисках границ собственных возможностей. В частности, этических границ поведения.
Когда ребенок, что называется "вредничает", то он, всего-навсего, исследует нормы и обстоятельства своего существования в этих нормах, пытается расширить границы своих возможностей. FF очень рано усвоил, что споры со старшими на тему "нельзя – можно", легко разрешить переведя конфликт на смеховое поле. "Шу-утка!"- говорил он с улыбкой в случае неудачи. Хулиганство – всего лишь шутка вне морали.
В этом ключ оценки поведения Петрушки. Он, как примитив, живет в мире нечетких этических нормативов. То, что для него шутка – в дидактическом рациональном мире чистое хулиганство! Дети прекрасно понимают природу поведения Петрушки-Панча, она им близка, понятна и симпатична, тут даже нечего оценивать. Но главное не в том! Самое забавное, что и нам нравится Петрушка! От чего же? Не от того ли, что и мы в тайне мечтаем нарушать нормы? Не от того ли, что в каждом из нас не умер, но жив "первичный человек"?

Смешное всегда на грани допустимого. В этом и заключается его универсальная природа. Смешно то, что на краю, когда вывернут взгляд, вывернуты нормы. Ещё чуть-чуть, и уже не смешно, а скверно. Хулиганство – та же "шутка", но с попранием норм, с нанесением вреда, и потому выходящая за пределы смешного. Примитивы исследуют мир, исследуют границы нормы, оттого их юмор часто переходит в хулиганство. Они просто в нормах ещё не очень сильны.
Петрушка – маргинал в самой своей сути. Но жизнь на краю, на обочине, в стороне от магистрали дает ему возможность не только вести себя "как попало", не соблюдая границ поведения, но главное – расшатывать, расширять эти границы. Однако согласитесь, расширять можно только по краю, и, чтобы завоевать новые области, надо оказаться у кромки. Граница, и в том дуализм ее свойств, защищает "этот" мир от проникновения извне, но и сообщаться с "иным" миром можно только ступив за черту. Маргинальность Петрушки и новорожденного человечка, осваивающих мир у границ этических норм, в этом смысле тождественны.

Но "универсальное" смешное: драка, нелепое падение и тому подобное - смешно лишь в до-моральном мире. Мораль подразумевает рефлексию. Петрушка, как и маленький ребенок не думают о том, больно ли упавшему человеку. Они вообще не способны оценивать последствия своих и чужих поступков. Сочувствие им не знакомо, поскольку требует отстраненного взгляда на собственное "я". Эгоцентризм – вот определяющая черта структуры личности "человека примитивного". Более того, Петрушка находится на уровне развития еще "доэмпатическом" ^[xii] и органически не способен прийти кому-нето на помощь или кого пожалеть. Как личность, он просто-напрсто не умеет этого делать. Но и очень маленький ребенок тоже не умеет сочувствовать, то есть воспринимать других равновеликими себе. Ласки малых детей связаны с желанием ласки для себя лично, из инстинкта жизни, ибо ребенок, лишенным ласки, погибает. Парадокс поведения ребенка в том, что самый зависимый из членов сообщества чувствует себя его хозяином.
Вот и Петрушка ведет себя как малый ребенок, то есть как "хозяин": берёт, что хочет, если усаживается, то, не считаясь ни с кем, а как удобно ему, в центре, всех раздвигая. FF и Петрушка уверены, что все им рады, и отсутствие внимания оценивают как непорядок.

Слабое знакомство с нормами поведения, неумение его контролировать, вызывает, случается, всплески агрессии, ничем внешним не спровоцированные. Младенец способен играть, хохотать, веселиться и вдруг замахнуться кулаком. Ни с чего. Но эти приступы агрессии не злобны, ибо они не что иное, как шутка, доведенная до абсурдного предела, шутка за гранью норм. Младенец не помнит зла и не знает зла – в том корневое свойство его личности.^[xiii] Как и Петрушка: только женился, лечился, торговался и уже дерется! Налицо немотивированный извне приступ агрессии.^[xiv] Во истину от смеха до слёз – один шаг. Но взгляните, как он весел и даже в драке не зол ! Будь Петрушка злым, он бы утратил привлекательность. Сочувствие к дракам Петрушки конечно многослойно, но толика нашей к нему симпатии в том, что Петрушка не знает и не помнит зла. ^[xv]

Косвенным подтверждением суждения о том, что личность Петрушки, как примитива, не достигла даже "эмпатического" состояния, мы находим в развитии личности FF. Например к 3.5 годам у FF появилось чувство вины. Которого не имеет и не может иметь Петрушка. FF научился сожалеть о содеянном, мог повиниться в дурном поступке и научился даже просить прощения абсолютно искренно, как он сам выражался "в сердце". Вот путь от "человека примитивного" к "человеку социальному".^[xvi]

III
Продолжая тему, приглядимся подробнее к основному занятию Петрушки – дракам.
О том, что перестук палок, при разнообразии звуков удара палкой о палку, палкой о голову, палкой о спину, палкой о грядку, головой о грядку, головой о голову, в сопровождении смеха через говорок (пищик) – основа музыкального рисунка спектакля, мы писали подробно.^[xvii] Палка и пищик – классическое сочетание ударных и духовых в древнем театре кукол. Убери удар палок и смех Петрушки, и зритель мгновенно ощутит дискомфорт, как от "выключенного" звука, настолько эта музыка органична представлению петрушек.^[xviii]

Значение "драки", как ритуального боя со "злыми силами" описано в монографиях по истории театра.^[xix] Бой против сил зла, восходящий к магическому танцу и ритуальному театру, имеет древнейшие корни, и нам тут нечего добавить. Может быть только то, что театр Петрушки – в целом театр пластический, скорее балет, чем драма или классическая комедия. Однако, в контексте представления Петрушки-Панча, бой с силами зла "снижается" до драки с персонажами не очень симпатичными, хотя и смешными и, потому, безвредными: полицейским, сварливой супругой, вербовщиком в солдаты, лекарем и даже палачом. Единственным серьезным персонажем в ряду выступает представитель инфернального мира: собака у Петрушки, крокодил у Панча, дьявол у Пульчинеллы. Адские силы почти всегда утаскивают Петрушку под грядку, что безусловно означает и конец представления и конец самого Петрушки. Тем не менее, сила петрушечного действа именно в том, что Петрушка бессмертен! И потому он всенепременно выскакивает на грядку вновь либо тут же, после смерти непосредственно, либо в соседнем дворе, куда перемещается вместе с ширмой. И заметьте, воскресает без всякой внешней мотивировки! Которая в театре Петрушки и не нужна, поскольку имеет место детерминизм куда более серьезный, более общего характера, чем мотивация внутри сюжета. Неизбежность воскресения Петрушки отпечатана в мозгу каждого зрителя: персонаж, являющий собою персонификацию примитивного, архетипического сознания, то есть неуничтожимого элемента сознания любого человека, не может быть смертным!

Но в этом случае бой со злом смыкается с иным, хотя и близким сюжетом – осмеянием смерти. Смерть же, в свою очередь, подвергается значительной метаморфозе. Возникая либо собственной персоной в виде куклы, как в представлениях Панча и Полишинеля, либо опосредовано в сцене похорон, как у Петрушки и Пульчинеллы, после унижений, избиений и обмана, не только, теряет статус "судьи наказующего", но и саму способность исполнить свое прямое назначение – оборвать жизнь. То есть смерть перестает быть собою. Но одновременно победа над смертью Петрушки – это победа в самом себе, поскольку сам Петрушка имеет родовые признаки смерти. И в первом ряду таких признаков - гнусавый механический искусственный голос всех кукол семейства Петрушки – один из самых архаичных и устойчивых.^[xx] Таким образом, бой Петрушки со смертью принципиально не может окончиться чьей-либо победой. И суть дела в том, что драка, как наиболее энергичное действие, как квинтэссенция жизни, как балет на острие копья, осуществима лишь при наличии смерти, как фатума, как неизбежности, которая неизменно присутствует, нависает, маячит, но никак не может осуществиться.

Петрушка начинает драку не тогда, когда "мирные" аргументы спора исчерпаны, а внезапно. Не то чтобы у него не было слов убеждения, просто слова не нужны. Уговоры возможны лишь в игре по правилам, но внутренняя цель Петрушки – нарушить правила.
Основной вопрос, которым задавался FF – "почему?" – формулировался вне контекста бесед, а из глубин его личности, из потребностей той колоссальной работы, которую вела его душа. Нескончаемая оппозиция Петрушки окружающему миру исходит вовсе не из злого умысла, а в силу того обстоятельства, что примитив, вступивший в мир, не может не задаться вопросом: Почему ?! - даже не высказанным вербально. Почему мир устроен "так" и почему поступать следует "этак", а не иначе?
В турецком представлении Карагеза, аналоге Петрушки, выведен на сцену Хадживат, хитрый и изворотливый персонаж. Хадживат делает то же, казалось бы, что и Петрушка: пререкается, плутует, пытается всех надуть и прочее и тому подобное. Все, как Петрушка, кроме одного – Хадживат не дерется! Обитая внутри сообщества, прекрасно ориентируясь в правилах игры, Хадживат великолепно использует их в с вою пользу. Драка в подобной ситуации не только не надобна, но не выгодна. Но Карагез дерется! У него нет потребности приноравливаться к правилам, он пробивается дубинкой прямо и грубо. Если нельзя ответить на вопрос: почему так правильно, а так не правильно? – надо действовать в свою пользу без обиняков.^[xxi] Как примитив - Петрушка расширяет зону жизни, устраняя преграды дубинкой.

IV
Дети живут в спрессованном времени. В их воображении одновременно реализуются все возможные сценарии проживания, все роли. Если FF играет в сказку, то единовременно он и Буратино, и Папа Карло, и Дуремар.
Представление о продолжительности времени FF не свойственно. "Завтра" в его сознании также удалено, как и следующая, неделя, следующее лето, вечер нынешнего дня. Природное свойство примитивного сознания – отсутствие временнОй перспективы, рождает циклическое ощущение времени, известное у первобытных народов.^[xxii] Как бы ни были разнообразны дни, FF воспринимает каждый, как истинно новый и завершенный временной цикл. Время протекает для FF вне истории, вне развития.
Но понятие об историческом времени отсутствует и у Петрушки. Он никак не изменяется и ничему не учится в течение спектакля. Да и скорость проживания Петрушкой эпизодов невероятно велика. Только плясал, дрался, торговался и будто не было - забыл. Петрушка ведет себя так, словно отродясь никого не убивал или не веселился секунду назад у гроба. Он ничего не помнит. А мы помним. Потому и странны нам его "аморальные" шутки. К каждому эпизоду, каждой встрече Петрушка относится, как полной неожиданности. Он не продумывает стратегии своего поведения не от того вовсе, что не способен думать, а в силу отсутствия понятия о причинно-следственной связи поступка и результата. Наказание для него – полная неожиданность! И как истинный примитив, Петрушка живет в замкнутом, как змея вечности, кусающая собственный хвост, времени. Репризы в десятый и пятидесятый раз, разыгрываются вовсе не "как бы новым" персонажем в "как бы новом" спектакле, а тем же самым Петрушкой в непрерывном циклическом действе. Придуманный для улицы, для непрерывного показа, Петрушка живет в замкнутом круге времени естественным образом без рефлексии.

Свои отношения с пространством Петрушка также решает просто. Вне ширмы для него пространства не существует. Точнее сказать – вне поля спектакля, небольшой площадки с публикой перед ширмой. Поэтому ему так важна портальная рама – дом и убежище. И когда Петрушка выходит из ее пределов пообщаться с публикой, то должен чувствовать ширму за спиной.^[xxiii] Ощущение ограниченности пространства видимыми пределами свойственна примитивам. Так для FF поездка в метро к бабушке, на автомобиле в деревню или в ракете на Луну – события по пространственному масштабу равновеликие. Даже у русских крестьян, сохранивших элементы архаического мышления, соседом называется лишь тот, с кем крестьянин имеет общий забор. Примитивным сознанием пространство разделено на свое и враждебное, отсюда робость ребенка в новой обстановке. Да и наши собственные стеснения в новых стенах – рудимент примитивного сознания. Потому-то и неуместен Петрушка на открытой площадке, потому-то и бежит в ширму.

И с миром живого и косного взаимоотношения наших героев также непросты.
Дело в том, что любой из объектов окружающего мира интересен ребенку лишь в силу возможности быть включенным в собственный мир. И в этом смысле любой объект есть лишь продолжение его эгоцентрической личности, и не может считаться самостоятельным объектом. То есть, даже имея живую природу, он не может считаться "вполне живым". Но одновременно, именно включенность в "собственный" мир любого внешнего объекта, наделяет этот объект, вне зависимости от его природы, свойствами самого ребенка, то есть любое физическое тело не может считаться "неживым" в полной мере. Поневоле вспомнишь Сову и Богомола у тела Буратино: "Пациент, скорее жив, чем мертв!" – "Нет, скорее мертв, чем жив!" Ребенок и Петрушка могут делать с любым "предметом", что хотят, ничтоже сумняся сломать и выкинуть куклу, которая только что "самостоятельно" ходила и говорила. Но им даже в голову не придет удивиться тому факту, что неживая тряпка только что "ходила и говорила", как живая. ^[xxiv]
Все элементы мира FF воспринимает живыми, не различая живое и косное. Но и Петрушка не тверд в определениях. Одна из самых смешных реприз Панча – перекладывание только что убиенных кукол-тряпочек на ширме, смешна именно тем, что Панч непрерывно путается: жива ли кукла или мертва? И в этом смысле все отношения примитива с миром в целом, есть отношения примитива с миром живым, ибо мира косного примитив не знает.

Заключение.
Поведение маленького ребенка и Петрушки совпадают в деталях.
Нам было удивительно наблюдать сходство пластики кукольного Петра Ивановича и живого человечка FF. Петрушка-Панч-Пульчинелла обожают валяться на ширме – чуть что, падают на грядку. FF обожал валяться на полу и наблюдать за всем от нижней точки.

Петрушка говорит "сдавленным" голосом, не очень умея выговорить все звуки речи четко. Но и FF, обучаясь говорению, не умел какое-то время выговорить все звуки родной речи членораздельно.

Но Петрушка, все-таки, не ребенок! Петрушка – всего лишь образ, слепок того состояния человеческой натуры, которая родила его в незапамятные времена, возможно, что и на заре человечества. Сам же человек не только меняется каждую секунду, но в том и есть одна из его жизненных задач. Петрушка не учится ничему, тысячу раз спотыкаясь о тот же камень, и этим забавен. Для ребенка познание – дело жизни.

Петрушка очень смешон, смешон универсально. Вне рационального, национального, социального и др. и пр. Петрушку невозможно играть, если не любить. Невозможно изобразить его искреннюю веселость, коренящуюся в самых глубинах человеческой природы. Только мрачный пурист не улыбнется Петрушке, как не улыбнется в ответ ребенку. В нем мы видим универсальную радость нарождающейся жизни. И одновременно, Петрушка, как существо "только что возникшее" невероятно серьезен, и этим бесконечно трогателен. Он серьезен, как ребенок, только что вошедший в мир.
Петрушка задевает такие архаические глубины в нас самих, что диву даешься: как мало изменился человек с момента создания! И Петрушка будет смешон до тех пор, покуда в нас будет жить ребенок, перво-человек, Homo Primîtivus.

Примечания
^i. В данной работе мы будем цитировать маленького человека, открывшему автору глаза на сущность Петрушки как феномена. Для облегчения цитирования мы присвоим "источнику" имя FF. вернуться к тексту

^ii. См. А.Ф.Некрылова, Н.И.Савушкина. Народный театр.- М..:Советская Россия,1991.; А.Ф.Некрылова. Петрушка в записях XIX-XX вв. Автореферат диссертакции на соиск. степени канд. искусствоведения. Л. 1981. вернуться к тексту

^iii. О роли "исчерпания сюжета" в процессе детской игры смотри замечательную книгу великого знатока детской души Джанни Родари. Грамматика фантазии. М.: "Прогресс". 1978 вернуться к тексту

^iv. Правда, при условии, что зритель верит в искренность незнания Петрушкой о назначении, свойствах и прочее... Мы, зрители и участники действа, отдаем себе отчет в том, что в театре значителен элемент игры с публикой, но, ведь, и ребенок, зная, когда за ним наблюдают, дурачит зрителей! В целом, однако, Петрушка абсолютно искренен в исследовании и вещей и обстоятельств. вернуться к тексту

^v. Примеров затрат больших трудов ради извлечения "звука" предостаточно. Мною описано "фуркало" – специальный пропеллер на ниточке, использовавшийся крестьянскими детьми еще в позапрошлом веке в Прикарпатье. См. А.Э.Греф. "Детские забавы бойков". Живая старина,1/2005 вернуться к тексту

^vi. Как говорил Ролан Быков: "Взрослые смотрят на стол сверху и видят его функцию, а ребенок смотрит на стол снизу и видит его конструкцию". вернуться к тексту

^vii. Это очень похоже на исследование "конструкции" похорон в детских играх. Помнится мы делали "секретки" со стеклышком, под которое прятали трупик птички или просто куколку. Конечно, "секретках" все много сложнее, чудится желание аглянуть по "ту" сторону, но все же, все же… вернуться к тексту

^viii. Чтение образов игры, как невербального текста лежит в основе одного из методов психотерапии – игротерапии. Смотри Г.Л.Лэндрет. Игровая терапия:искусство отношений.- М.:Международная педагогическая академия. 1994. Также об этом мы подробно писали в книге, посвященной куклотерапии. А.Греф, Л.Соколова. Доктор-кукла. М. Изд. РХТУ. 2003. вернуться к тексту

^ix. Сошлюсь на опыт представлений нашего театра. Мы имели возможность наблюдать, как взрослые зрители серьезно "обижались" на Петрушку за его "плохое" поведение. Дети – никогда, игровая природа Петрушки им естественно понятна. Но взрослый человек, выключенный из контекста детской игры и детского мировосприятия, особенно наученный "понимать" Петрушку, как квинтэссенцию русского характера, способен обидеться на его "асоциальное" и "антипедагогическое" поведение. вернуться к тексту

^x. Из огромного списка литературы приведу лишь одну монографию: Рюмина М.Т. Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность. М.2003 г. вернуться к тексту

^xi. Цитируется по кн. Рюминой. вернуться к тексту

^xii. Эмпатия - форма просоциального поведения, способность сопереживать другим, проявлять участие. Эмптия свойственна животному миру – дельфины спасают тонущего собрата, волки не убивают раненного сородича и др. вернуться к тексту

^xiii. Здесь необходимо сделать уточнение, выходящее, правда, за рамки статьи: главное, корневое, основополагающее свойство ребенка, формирующее его личность – немотивированная любовь. вернуться к тексту

^xiv. Для объяснения тех же поступков Петрушки зачастую привлекают мотивы социального протеста - наказание недобросовестного врача или торговца. Но, уверяю вас, Петрушка подрался бы с любым, даже очень хорошим лекарем! Нашел бы к чему придраться, ибо придираться ни к чему не надо, мотивировка драки внутри Петрушки, а не в "несправедливом" устройстве общества. вернуться к тексту

^xv. Впрочем, не зная и не помня зла, Петрушка не знает и не помнит добра. Что сразу переводит его из разряда "положительных" в разряд весьма сомнительных персонажей. вернуться к тексту

^xvi. Нам очень важен вопрос о том, когда и под влиянием чего происходит этот гигантский рывок. В какой момент человек, не ощущавший боли другого, вдруг начинает ощущать в себе Нравственный закон? Или Закон дается извне? Во всяком случае, отличие homo primitivus от человека, познавшего Нравственный закон, настолько разительно, что Петрушку нельзя назвать в этом контексте завершенным человеком, человеком вполне. вернуться к тексту

^xvii. Смотри А.Греф. "Голосовые модификаторы в театре кукол". Живая старина. 2006. В печати…. вернуться к тексту

^xviii. У театра "Бродячий Вертеп" имеется опыт подобного рода. Однажды, пищик не был правильно подготовлен к представлению, и пришлось играть без него. У всех: и у артистов, и у зрителей возникла тревога от ощущения, будто "выключили" звук. вернуться к тексту

^xix. Смотри, в частности, Соломоник. И.Н.Традиционный театр кукол Востока. М.:"Наука".1992. вернуться к тексту

^xx. О голосе Петрушки смотри нашу статью, указанную выше. вернуться к тексту

^xxi. У Карагеза и Петрушки очень много общих черт, большинство из которых описаны исследователями. Мы отметим лишь одну, касающуюся речи этих персонажей и пропущенную другими исследователями. Карагез и Петрушка – иностранцы, пришельцы из "иного мира", и это обстоятельство подчеркивается у Петрушки пищиковым механическим голосом, а у Карагеза акцентом. В представлениях театра Карагез всегда говорит на наречии, не свойственном данной местности. вернуться к тексту

^xxii. Смотри, например, Л.Гумилев. Этногенез и биосфера земли.-М.:ООО "Издательство АСТ", 2005. вернуться к тексту

^xxiii. Опыт работы нашего театра на улице показал, что Петрушка не может далеко отойти от ширмы даже для сбора денег. В момент выноса из ширмы, в момент разрушения иллюзии замкнутости пространства, кукла Петрушки очень интересна. Но через короткое время она теряет масштаб и значимость, и, в конечном счете, перестает быть притягательной. вернуться к тексту

^xxiv. Дуализм отношения к живому и мертвому, как и дуализм феномена игры в целом, может быть во многом объяснен волшебным словом "понарошку". В устах ребенка "понарошку" вовсе не очерчивает границ условности, а напротив, служит паролем, которым ребенок по доброте душевной делится со "взрослыми", чтобы и мы могли заглянуть в сказочный мир целостного, синкретического сознания. вернуться к тексту

Использованная литература.
1. Некрылова А.Ф. Савушкина Н.И.. Народный театр.- М.: Советская Россия, 1991
2. Некрылова А.Ф. Русский народный кукольный театр "Петрушка" в записях XIX-XX вв. Автореферат диссертакции на соиск. степени канд. искусствоведения. Л. 1973.
3. Дж. Родари. Грамматика фантазии. М.: "Прогресс". 1978
4. Греф А. "Детские забавы бойков". Живая старина, 1/2005
5. Г.Л.Лэндрет. Игровая терапия: искусство отношений.- М.: Международная педагогическая академия. 1994.
6. Греф А., Соколова Л. Доктор-кукла. М. Изд. РХТУ. 2003
7. Рюмина М.Т. Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность. М.2003 г.
8. Греф А. "Голосовые модификаторы в театре кукол". Живая старина. 2/2006
9. Соломоник. И.Н. Традиционный театр кукол Востока. М.:"Наука".1992.
10. Гумилев Л. Этногенез и биосфера земли.-М.:ООО "Издательство АСТ", 2005.