Некрылова Анна Федоровна

...стол хоть он и такой вот прямо правительственный, длинный, но наверное, главный все-таки смысл не в том, чтобы один чего-то вещал или двое там, или трое говорили, а вот обмен какой-то мнениями, вопросами, своими представлениями о том, куда мы идем и идем ли куда-нибудь, насколько это соответствует какому-то, может быть, сложившемуся представлению, я не говорю, идеалу, но вот...

Тем более, что сегодня в этом фестивале можно было хорошо увидеть огромное разнообразие. И очень любопытно услышать от вас, что из этой всей такой развернутой картины оказалось ближе. Что почему- либо не приемлемо, на что хочется,, может быть, равняться; как-то может быть заимствовать что-то, перенять, а что осталось совершенно чужим, к чему я не прикоснусь. И пусть оно существует рядом, но не у меня и не со мной.

Вот это очень интересно, потому что как любое явление, которое входит в моду, а тут мы ничего не сделаем, это действительно вошло нынче в моду. Другое дело- почему?- это отдельный вопрос. Но вошло и многие имеют, конечно, разные совершенно формы, разных привлекает людей, которые с разными мыслями идут к этому и разные цели перед собой ставят.

Я не имею ввиду некоторую высокую цель; я имею ввиду такие чисто земные вещи, потому что кто-то с детьми этим занимается и нашел эту форму, и это великое счастье. Потому что в наше сумасшедшее время, когда нам с детьми поговорить-то некогда. А тут вдруг такое счастье, когда можно вместе что-то делать и создавать, объединять и склеивать то, что наша жизнь пытается всячески расклеить и вот так вот разбросать.

Учебные цели - великолепные. Какое-то время тому назад страшно было подумать, что это войдет в программу учебную. Я помню, что когда я начинала читать историю театра кукол - в 75м году в первый раз я читала в нашем театральном институте в Питерском - это был дикий ужас. Мне приходилось целую лекцию, вообще, объяснять, кто куда шел, в какой Египет, на каком осле, кто такой вообще... Кто все эти герои... Дело не доходило до сути, а надо было просто рассказывать евангельскую легенду, начиная с переписи населения. И все вот это было ужасно.

Глазунова О.Л.
Вы знаете, вот к тому, что говорит Анна Федоровна. Когда мы проводили, по-моему, первый или второй фестиваль, раздавались телефонные звонки. Возмущенные люди нам говорили: "Как вы можете проводить фестиваль вертепов? Знаете, что такое вертеп? Это же притон разврата и разбойников!" Понимаете, и таких звонков было много! И позавчера или там два дня назад, сидели старушки, которые требовали объяснить, что такое вертеп.

Неклылова А.Ф.
Но что бы они еще раз были на таком ужасе! Потому что в их представлении "Красный уголок" - это нечто иное. Вот они туда и пришли. Что там старушки! Когда я появилась сюда первый день, сразу, как вы помните, навалилось огромное количество репортеров. Их было очень много, и тесно от них было. Я по-моему была, извините, проинтервьюирована какое-то дикое количество раз. И примерно все задавали опять тот же самый вопрос: "А что такое, а почему <вертеп>?"

Столько времени прошло, сейчас везде и всюду вроде бы это известно, и мне приходилось как попугаю совершенно одно и то же говорить: "В древнерусском и церковно-славянском <вертеп> обозначало пещеру, то место, где по преданию родился Иисус Христос"."Да"-говорили мне, "надо же, а почему сейчас?"

Это вопрос не ко мне, почему он сейчас совсем не то значит. Конечно, все это есть, и время идет вперед, и слава Богу, что то что есть, то есть. И хорошо, что это принимает почти массовые уже размеры что ли, проникает в самые разные слои населения: от детских домов и приютов... Ведь сейчас вертеп показывают и в колониях, и там, кстати его смотрят очень хорошо действительно. Причем, взрослые эти мужики, у которых за плечами не одно убийство, может быть, они почти как дети.

Мне рассказывали, в наших Крестах были с вертепом, их приглашали каждый день, потому что это было что-то невероятное. Они сидели вот так, как блатные песни поют и плачут, эти закоренелые товарищи, вот также они смотрели на это чудо, и звезда появилась, и все. И они все расплылись, как будто бы это, действительно чудо произошло.

До самых интеллигентных, рафинированных домов, до театров, которые тоже это ставят на большой сцене и на маленькой, по-всякому. Это очень хорошо. Хорошо, что есть разнообразие. Понимаете, не дай Бог, если бы мы с вами стали, как нынешние биологи пытаются, клонировать один другого, вот тогда пиши пропало и ставь точку, потому что это сверхопасно. Ну, про разнообразие и говорить не буду. Вы все свидетели тому, насколько разное, при этом все-таки одинаковое, потому что это одно действо, это один сюжет. И одна, в общем, культура. И самое, пожалуй, интересное, и, наверное, дорогое, это то, что и называется разнообразие при единстве. И единство при таком большом очень разнообразии. Каждый может себя выразить по-разному. Это хорошо.

Но, есть, конечно при всем этом и опасности определенные. Вот 9-ый фестиваль проходит - я, к сожалению, только вот на одном была. Ну, не случилось. Трудно сравнить, что было до того, как. Я просто знаю по другим примерам: как только что-то превращается в моду, оно очень часто теряет традицию. То самое дорогое и основное, что наверное, должно сохраняться, особенно в такого рода действах.

И я это говорю не потому, что как бы это вообще где-то там витает - эта опасность, вы знаете, это видно. Есть, когда хочется войти в этот круг, поразвлекать, не быть изгоем,- ну и мы ничуть не хуже- у всех играют, а почему нам не сыграть? И вы знаете, в школах, например, сегодня - аж даже как-то неприлично не иметь вертепа. И кто во что горазд, и такие устраивают иногда “действа”, во всех кавычках, сколько их можно понаписать, но зато у них это теперь “галочка”, знаете, как раньше, соцсоревнование: все должны съездить к Пушкину. Все и ездили, в результате день смерти Пушкина стал всенародным праздником. Вот это, и такого мы видим очень много, когда идет какое-то повторение, идет эта “галочка”, вместо того, чтобы вкладывать туда душу.

Есть. И это всегда страшно. И есть еще одно. Поскольку у нас почти такое рабочее, может быть, заседание. Потому что петь дифирамбы и говорить, что все хорошо и какие все милые, и как здорово, что все здесь встретились, и пообнимались, и познакомились, ну, правда, это хорошо, но сколько ж об этом можно говорить.

Мне хочется, знаете, сейчас нет времени говорить о каждом вертепе в отдельности. Ну правда, не получится, мы с вами засядем и не выйдем... Новый год здесь встретим - старый. Но вот какие-то общие вещи, которые мне показались видны, - можно со мной не соглашаться, разумеется, у каждого может быть свой подход, своя точка зрения и контраргументы, ради бога, - но мне просто хочется поделиться какими-то общими наблюдениями и сказать; я уж предисловия говорить не буду, так что если не согласны, то прерывайте, давайте спорить, вместе чего-то решать, хором только не говорите, все остальное можно.

Мне показалось, что сегодня в большинстве, ну не во всех, конечно, одинаково, но какие-то общие тенденции. Больший интерес заключается во внешнем виде вертепов. Вот художники очень ярко себя проявляют. И когда смотришь, - ну очень красиво! Еще понимаешь, что там начнет что-то действовать, и куклы разнообразные, и сколько всяких форм, и вроде бы все примерно одинаковые, но ведь ни одного не было похожего!

И, действительно, глаз радуется. Почти везде. Даже наши ребята, которые сделали такую "кучу малу", сделали ее хорошо. Было интересно, как они из этого потом выстроили. И вот на этом фоне, у каждого, действительно, свои закидоны, вот я, куда ни крути,- филолог, поэтому нас и называли то "филологини", то "филолухи", так что уж как получится.

Так вот, конечно, мне показалось, что именно словесная часть, она гораздо ниже, в ней меньше вот сути вертепной. Несколько укажу таких вещей, которые мне показались стоящими разговора. Да, у нас мало текста. Вернее, я начну с другого.

Может быть направленность разная: это зависит от вас. Либо вы идете по пути, если не возрождения, то реконструкции, приближения к некоему известному нам идеалу, основе, .....какому-то образу традиционному., Что такое “традиционный” мы тоже толком не знаем, но все-таки некое представление имеем. Если мы идем по этому пути, стало быть все составные части вот этого представления должны так или иначе но вот на это и играть. Если мы делаем это откровенно каким-то современным, парафольклором, там не знаю,чем-то еще рядом лежащим, то тогда - да. Тогда, значит, можно спокойно нарушать, но тоже все-таки с логикой и сознанием. Самое главное, чтобы была логика и точное понимание, зачем я это делаю.

И еще одно понимание, что вот это - значимо. Я совершенно убеждена на все проценты, которые мыслимы в том, что вертеп - одно из тех явлений культуры, где каждая микрочастичка его от слова до интонации, до любой составной части ящика, размера куклы, всего-всего, цвета, абсолютно всего - она значима. Она просто так не создавалось, она для чего-то была, она что-то делала, я могу отказаться, да, но сознательно. Я так не хочу, я сделаю по-своему, но знать, что это значило что-то - необходимо.

И вот я обращаюсь к языку. Просто с этого начну. Ведь текстов практически нет. Очень мало. Есть шикарные, прекрасные, великолепные, высокие стихи. Произведения того же Бродского, стихи того же Пастернака, еще целый ряд. Но ведь существует сейчас именно в потоке этой моды, и Бог знает что, извините. Такая литература, которую я бы не назвала литературой, потому что это легкая рифмовка; зарифмовали что-то, а что нам стоит зарифмовать любое слово с любым. Да еще когда это глагольная рифма на конце - да ничего не стоит. Каждый может написать такое.

И вот эта легкость обращения к тексту, к самому слову, она коробит иногда. И вот тут мы видим: куда пришли, появились, ну прямо царь Гвидон. Какое он имеет отношение вот к этому действу? В нескольких вертепах я это слышала. То чуть ли не интонация Конька-горбунка. То пушкинские, то еще какие-то существуют. То вообще не сочетаемые слова, или не сочетаемые их формы. Понимаете, что еще очень важно в такого рода ... - если надоем, прерывайте, ладно? -Очень важна рифма и ритм. Самое главное - это ритм. Потому что все в этом действе сакральное изначально, и оно подчинено очень четкому, определенному ритму, и если мы прислушаемся к слову, то там это все есть, и нельзя ломать его очень. Плохо это звучит.

Примеры могу привести, я себе даже выписала, потому что они не одиночные - эти примеры. Вдруг неожиданно начинает кто-то окать. Извините, почему? Чуть ли не “сОрОфан”, хотя там “а” вообще исконно пишется. Я к примеру говорю. Вот, как-то надо выглядеть, это непонятно, то смерть как-то окает, начинает, потом забывает, то еще кто-то такое. Это совсем ни в какие ворота не лезет, потому что оно ничего не дает. Кроме как тебя это как-то настораживает, - а что она с Вологды, что ли вдруг появилась? “СкОтина”, но почему она... Все остальные там “коза”, но “скОтина”, там, непонятно, да? И прочие такие вещи.

То вдруг особенно четко вот это современное “ё” при церковном, при старославянском тексте, при древнерусском тексте, когда идет там вместо “придет”, которое еще и в рифму ложиться, будет “придёт”. Говорят, “прободённую утробу”, еще что-то там. И надо к этому, по-моему относиться очень сознательно и очень четко. Просто прочитать, просмотреть и прослушать это. Чтобы всех этих наших “ё” не выскакивало.

Ударения, например. Понимаете, ведь тут еще вкус к языку. Он должен быть соответствующим этому сюжету. Если я его беру, повторяю, в своей исконности. Тогда у нас ошибка, ну, может быть, через один вертеп. Вот этих младЕнцев, “сущих первЕнцев”. Ну не ложится же “лучших пЕрвенцев”! Ну ни как! Сразу идет тот сбой, который нарушает течение речи плавное и все остальное. Ну, конечно же: ”младЕнцев, сущих первЕнцев”! Вот это правильно. Это не бытовой язык, конечно. Когда мы говорим: “младенцев, сущих пЕрвенцев”, чувствуете, какой сразу идет сбой, и он выключает из этой атмосферы определенного стиля, что ли.

И таких много, и если там “хвалА” вместо “хвАла”. “Звезда засияла, там и хвАла стала...”, то есть другие ударения там. Потому что это стих. Это возвышенный язык, и он должен отличаться от современного, так же как и точки ставить там, где... не по смыслу, а все-таки по звучанию, по выстроенности, по этому сказанному стиху, или какому-то особому, ритмизованному...

Старые формы: то говорят “поступить, узнать,” то “поступитИ, узнатИ”. В одном предложении может быть то “поступить”, то “поступитИ”, вот все эти формы, но они должны быть со старым окончанием. “ЧЕстные дары”, но они не чЕстные, они должны быть честнЫе! Понимаете, меняется совершенно смысл!

“Маленькое чадо” - как правильно сказать? - “в рАе будет рАдо”, да? А у нас что звучит и нередко? “Маленькое чадо в раЮ будет радо.”

Идет та современная форма, которая разбивает, извините за такие вещи, но правда это есть, и я отметила то, что встречается не один раз, там, скажем, еще очень часто вот в пении сохраняется поневоле, пение структурирует речь и заставляет делать правильные ударения и правильные формы. И в пении сохраняется, скажем, старый звательный падеж: “о Ироде”. В речи это исчезает и “Ирод”, как сегодня “привет тебе, баба Маша”. А вот это вот “Ироде ты, Ироде”... Вот где и трагизм, и обреченность, и старые вот эти формы, и сама сакральность, и архаика определенная. Она должна звучать вкусно. Это правильно, это поднимает сюжет. Согласитесь, что это так.

Вот такого рода вещи, их в самом деле много. Просто призываю обращать на них внимание и очень сосредоточенно прочесть то, что вы говорите вслух. Знаете, когда-то нас учил мой хороший учитель, он говорил, что текст только тогда существует, когда он звучит при медленном чтении. Вот если ты его медленно читаешь, то ты его слышишь, и ты видишь логику, и ты видишь смысл. И тогда у тебя не начнется за здравие, а кончится за упокой. Оно должно быть одно, на месте. Многие тексты из тех, что я слышала в разговорной речи, этому ну никак не соответствуют. Потому что действительно, кто в лес, кто по дрова, кто оттуда, кто отсюда. Надергано, собрано откуда-то и лишь бы оно звучало и где-то там рифмовалось.

Еще вот из такого же вещь. Я вот уже сказала, что в вертепе абсолютно все значимо. И ритм, это просто закон этого театра. Он может быть разный, но он во всем существует. И например, если есть три этажа, значит они должны работать. Или два этажа. Они должны работать в определенном ритме и с определенным смыслом. И само открытие и закрытие - это есть во-первых, отбивание эпизодов - один эпизод, пауза - второй эпизод. С точки зрения чисто зрительской это переключает внимание, что очень важно, особенно для детей. Когда открыты все этажи, не сосредоточивается внимание на одном и начинают рассматривать все. Это действо требует глубокой сосредоточенности, направленности, ведь не зря же мы там мы свет выключаем, все остальное - чтобы вот оно. Ты шел туда и видел это, значит, если ты открываешь одно, ты должен тогда, по идее закрывать другое. И очень хорошо, когда отбивка еще некоторая звуковая, любая, которая дает между ними ту самую дискретность, ту куммулитивность, которая присуща этому театру и которая на нем держится.

И еще одно. Ведь в такого рода театрах, старых архаических театральных всех действах, в том числе ритуальных действах от церковного действа до античного театра - это то самое открывание, которое есть откровение. Понимаете? Ты открываешь, а для тебя должно наступить откровение.

На это работает занавес в театре, на это работают двери и проходы священников в алтарь и за него. На это работает очень многое. Японский какой-нибудь театр.... он тоже на этом работает. Потому что открыли, посмотрели, лицезрели, причастились этому и дальше закрыли. И в смысле тематики этого театра негоже, когда одновременно открыт и верхний этаж, и нижний, если есть створки. Если их принципиально нет, нет занавесочек и нет створок, то просто по-другому это решается, это действо, наверное. Но если они есть, они выполняют очень важную вот эту функцию.

Кроме того, эти створки открываются, то они расширяют пространство. И они - это же не декор, не часть декора, это нечто более сильное. И вот в некоторых театрах это было. Когда занавес открывается, а там пейзаж, например какой-то. То есть земля раздвигается. То есть само Рождество, вот когда эти створки раздвигаются, они ведь и обнимают, и расширяют вот это пространство. Я видела очень любопытные театрики, где створки иногда как гармошка. Они постепенно раскрываются. И вот чем дальше идет действо, тем этот мир становится объемнее, круглее и больше. Вот разные люди, страны, вообще это вот все .... Очень важны в этих этажах проходы все. И вот во многих вертепах были в действах дырки. То есть непонятно вообще, мы сегодня уже знаем, я это начала с того, не надо объяснять сейчас почти никому, что это такое. Все равно, если мы это показываем, это театральное действо. Оно должно подчиняться некоторым законам, в том числе и закону сквозного действа прежде всего.

Почему у нас ангел появляется и говорит этим самым волхвам или царям, говорит: “Идите иным путем”, они еще вообще никуда не пошли. И у Ирода они не были, и ничего он им не сказал. В нескольких вертепах это есть. Он им говорит: ”Идите иным путем”. Куда идти, почему идти.... раньше, чем Христос родился, а они уже те там. То есть вот эта вот элементарная невыстроенность, она тоже сбивает и не способствует восприятию этого действа. И эти два этажа, действительно мир горный, высокий, небесный и мир нижний, попираемый, грешный мир, и ведь очень важно, что вот эти цари, которые были тут, они потом поднимаются туда. И не каждому это дано, туда подняться. Пастухам и волхвам, вот этим царям - можно, чернокнижник - ему запрещен туда путь, он туда никогда не поднимется. Там, скажем, Ироду, - да, он не может подняться ни в какую, даже если б он хотел. Значит, вот эти проходы, они должны быть очень точны. Вот этот, как бы это сказать, вектор вверх, он должен прочитываться очень сильно. Вы знаете, в народных представлениях очень часто, это было, это было тройным, что еще создавало определенный эффект. Вот пастухи, их исполняли люди перед вертепом, потом они же заходили за вертеп и их двойники появлялись внизу. А потом эти же пастухи, узнав о звезде и рождении, появлялись наверху. Вот тогда этот вот подъем был еще более очевиден.

Но, скажем вот нижняя, эта у нас еще играет, и во многих театрах это хорошо сделано, а вот вектор вниз - не работает. Ведь смотрите - Ирод, не случайно его трон стоит посредине, и он, между прочим, не суетится в народных представлениях, он вообще пришпилен к месту. Ему даже двигаться не дано. Он изначально неизменяемый, вот такой, какой есть, и он на этом троне сидит, пока его там не свалят. Но единственный путь, который ему возможен - это вот туда, вниз. И если, например, у вас во многих случаях Ирод проваливается вот туда вниз, значит по идее и черт должен появляться оттуда, а не из той двери, из которой заходят другие персонажи, могущие подняться вверх.

То есть это игра. Если вы сделали этот люк или что-то там такое, он должен работать, он должен быть показан. И тогда вот это должно туда убираться, черт оттуда выскакивает. Не знаю про ангелов, но вот понимаете, вы вот в этом стремлении сделать красиво, привлекательно, ангелы становятся такими же как все остальные, из того же материала. И только что беленькие, и только что крылышки у них. Но они в большинстве случаев такие упитанные, такие прямо плотские. Вообще-то они должны быть из другого теста совершенно. Они же невесомые, они прозрачные. И даже если они говорят с нами нашим языком, то все-таки они из другой материи. И вот, когда ангел стоит рядом с троном Ирода, в этом, честное слово, есть очень большое несоответствие. Не могут они в одном пространстве, особенно в пространстве вот таком семантически обозначенном, находиться. Условном этом, не могут. Вообще, место ангела скорее не там, у яслей, - оно вне, вообще-то говоря. Потому что как звезда очень хорошо это наверху показано, за пределами вот этого действа. И действительно, ангелы могут там находиться. Они вообще прилетают откуда-то, они над вертепом. Или помимо, вот это точнее, по-моему с точки зрения действа. Хотя тут конечно могут быть и разные точки зрения. Это я уже, вроде, свою высказываю. Это ни в коем случае там не ошибка, ничего, но мне думается, что вот это было бы точнее по отношению к самому действу.

Младенец Рахили. Понимаете, когда вот все, как голова от Ирода отскакивает, просто такой форсмажор, просто все это показывают. Правда зрелищно. Очень хорошо - голова отскакивает - все в порядке. Понятно, что наказан изверг. Детьми воспринимается хорошо - все нормально. Но когда на пику этого младенца берут, тоже хорошо и тоже зримо, а потом его уносят, а при этом ангел либо поет, либо не поет. И иногда ничего не происходит. Вот унесли и унесли, убили и убили. Вот она стоит и плачет. А то и не плачет, вот ушла, и кто-то что-то говорит. Но если он убит ради Христа, то значит судьба его должна быть.. не лежать тут, а в нескольких случаях он просто оставался тут лежать, пока тут разбирались с Рахилью технически, пока ее куда-то там выводили, а он себе тут и лежит. Это совсем не потребно. И вот это нужно очень четко видеть.

Но знаете, вот помните, в каком это театре было - но гениально! -как придумали ребята. Вот этот младенец, которого убили, он вдруг на ниточке поднимался вверх. Вот туда, к тому ангелу, ведь это же и в тексте. “Твое чадо в рае будет радо, оно туда уйдет”. ...сделает вот эту вертикаль. Должно быть с другой стороны ну как я не знаю технически... Вот он смеется сидит, правильно, наверно я ж говорю со своих позиций зрителя, а не вот технически. Должно быть, это трудно. Ничего не могу сказать. Но я просто сейчас как бы говорю вот о тех идеях,, которые поневоле возникают, и о тех желаниях, которые хочется чтобы были как-то реализованы. Потому что младенец должен идти наверх, если об этом говорится. В крайнем случае, его же всегда можно там показать, рядом с этими яслями, ради которых все это случилось, и тридцать тысяч младенцев было погублено. Иначе вот один мальчик и спросил: ”А чой-то, одного предупредили, а всех остальных предупредить не могли?” -Правильно, абсолютно точно. Тридцать тысяч погибло, и как бы ничего, а одного только предупредили.

Мы теряем какую-то ценность очень большую... этого и жертвенность. А когда он наверху, все понятно, когда ангелы его забирают, и даже Рахиль может плакать.... чем само это действо с младенцем.

Сейчас, подождите, чего-то я еще хотела. Вот еще. Есть очень.. Есть очень интересная проблема. Поскольку вертеп показывался - я говорю сейчас о традиционном вертепе - поскольку он всегда показывался в рамках святочной вот такой... гуляния или святок, особенно первой недели, идущей под знаком Рождества, -кстати, вертеп после Нового года очень часто не показывался, потому что там шло то, что в народе называлось “страшные вечера", когда уже гадали, когда ряжеными ходили. когда всякие другие были жуткие вещи. Там уже вертеп, все, закрывался, а здесь, естественно он там, где это было принято, с ним ходили, показывали, и конечно сейчас трудно. Ну не пойдем мы с вами сначала по Тверской, а потом куда-то еще, а еще кодовые замки открывать, еще входить куда-то, но вот эти рамки ввода, они все равно нужны. Многие из вас это делали, как бы вот не сразу - открыл и пошел, а вот какой-то ход должен быть. Когда это пение, когда это музыкальное оформление. когда это ввод в такой звучащий и зажигающийся мир со свечками , это совершенно правильно, закономерно и очень ведь действует. Понимаете, мы с вами смотрим очень ведь долго пока зажигают свечи. Это настраивает, это правильно, это хорошо. Пока звучит пение или музыкальная какая-то... инструментом просто идет музыка какая-то... Правильно все. Но когда привносится туда чуждый элемент, сразу это превращается из вертепного действа в некоторую такую странную развлекаловку. Вот это вот то, что вообще театр кукол пережил, - помните - одно время вообще трудно было увидеть спектакль, который начинается с самого действа. А вот обязательно то какие-то сказители, то какие-то дурацкие бабки, которые почему-то сидят на сцене чего-то там делают или дурака валяют и вдруг они решили позабавиться и сыграть . “А не хочешь ли ты...” В натуре такого не бывает, но тем не менее: “А не хочешь ли ты вот это вот сыграть? Давай-ка сыграем!”

И когда вот например в очень хорошем спектакле, когда выходит Пульхерия Ивановна с Афанасием Ивановичем, это совсем из другого ряда. Либо уж если это осовременивание такое Гоголя, значит там что-то должно быть гоголевское. А у него кстати про вертеп, у него есть в “Вии” кусочек, и тогда уж Пульхерия Ивановна в конце концов должна уж завершать это дело. Сказать: “Ну, хорошо, поиграли, вспомнили детство”. Предположим. То есть, рамка если она заявлена, она должна быть завершена.

То есть вот такие немотивированные вещи. Еще один пример приведу. Вертеп - если это действительно часть святочного действа - то в нем есть вот то самое: “Лето доброе даруй, ты вот этому господину” - старые вот эти вот слова. Когда это в условиях русских народных идет, а тут ходят калядовщики или христославцы точнее, они все вот это отыгрывают. Сначала они спрашивают у хозяина разрешения: “Разреши, хозяин, сыграть. Войти в избу, поставить вертеп и сыграть.” -“Ну, давайте, играйте.” Вот тут они, значит, играют. Потом они уходят и благодарят. И вот хозяину это адресованное .... там теплое или доброе или какое-то еще сему господину, когда это вдруг идет внутри спектакля, где-то там, когда только что родился Иисус Христос, то... и кто-то это исполняет, то какому господину? какое лето? кому это адресовано? Совершенно не понятно! Логика вот такая сюжетная, она тут же нарушается, потому что неизвестно никому и ничему и не при чем тут “эта лета” и наши вообще проблемы нашего пояса по отношению к той же Палестине, я не знаю там к чему-то еще.

То есть это должно быть, строго говоря, заключительными словами. Вот теми, когда уже исполнители уходят, и хозяина, обращаясь к Христу, просят: “Вот мы сыграли и даруй это”. Удивительное сочетание вот такой дохристианской культуры, собственно земледельческой, аграрной вот с этим христианским действом. Оно неразрывно слито, но все-таки всему свое место. В таком сюжетном движении место вот этим словам - в конце все-таки.

То, что ... должна просто сказать очень добрые слова по отношению к тому, что часто пение - великолепное. Очень хорошо, что звучат настоящие духовные стихи, которые прекрасно ложатся. И вот тут, кстати, мы можем быть людьми современными, потому что ведь не надо ведь себя обманывать, потому что мы никогда с вами не выучим все с вами до последней ноты и до последнего слова. Не станем людьми 19-ого века, тем паче какого-нибудь там 16-ого, мы люди своего времени. И это тоже нельзя забывать.

Поэтому сегодня, скажем, допустимо, что вряд ли было бы возможно в каком-нибудь19-м веке, когда исполняются эти самые песнопения, любые, от духовных стихов до калядок и каких-то еще песен на разных языках например. Вот для 19-ого века это был бы нонсенс, это было бы невозможно. Сегодня у нас другая идея, мы хотим показать всеобъемлющесть этого праздника. Вот мы выбираем эстетически то, что наиболее ярко, красиво звучит или показываем, действительно объем вот этого явления. И для нас это допустимо. Как и сочетание, там органа с балалайкой, ну предположим.

Когда-то это было вряд ли соединимо, а сегодня это можно. Я вот совсем не хочу выглядеть человеком, который влип в свою традицию и не хочет из нее выходить. Мне просто хочется, что бы вы к этой традиции относились очень серьезно и вдумчиво. И если ее ломали или выходили из нее, то понимая что... Вот есть просто определенные законы. Любое абсолютно явление культуры - будь это Древний Египет или сегодняшняя Панама, которой мы не знаем, или еще что угодно, есть два этапа непременных, для того чтобы иметь с этим дело. Это вот один этап, первый причем точно, это нужно войти в ту культуру, в то явление, отринуть все наши оценочные дела и посмотреть его, вызнать его по тем законам, которые работали там. Что там делалось и как оно делалось и почему оно там так делалось. А второй этап не менее важный, потому что иначе мы будем с вами сектантами, если мы останемся в этом или будем сами себе врать, что мы можем там находиться. Второй этап столь же необходим - это нужно сегодняшними глазами, глазами современного человека, вооруженного вот этими знаниями, посмотреть, а что сегодня работает, что я могу изменить, что я могу подкрасить, что я могу вынуть, но только это должно быть вполне сознательно и с знанием первоначала. Тогда это будет здорово. Ну, конечно, работает интуиция. Иногда дети выполняют то, что ни одному взрослому не снится. Их иногда голоса такое выдают по интонации я имею ввиду. То, что в наших голосах звучит как фальшь, в детских звучит абсолютно натурально. И это прекрасно, когда вот это есть. Так же как вот ребята эти студенты, которые сделали свой, underground’овский можно сказать, вертеп.

Мне не хочется оставлять этот отпечаток, того,что я ... призываю к старине. Так что вот сейчас я просто на этом поставлю точку. Если у кого-то будут соображения, или несогласие, или еще что-нибудь такое, то можно попиковаться.

Слово И.П.Уваровой
Слово О.Л.Глазуновой